Мир в подарок - Страница 9

В единственном оконце слабо трепетали отблески почти угасших углей. Там недавно горел очаг. Зов больше не причинял боли.

В руке я по-прежнему сжимала надерганные по дороге травы, вымокшие и грязные до непотребного состояния. Ну, других нет. Да и не травы тут нужны. Просто пока что-то есть в руках, я не чувствовала себя окончательно бесполезной.

До лачужки оставалось несколько шагов, когда я наконец заметила его.

Старик лежал, умостив голову на низенький порог, и смотрел остывающим взглядом сквозь меня на болото. Он звал до последнего. Рядом с правой рукой в землю ткнулся тонкий стилет, залитый кровью. «Сам вскрыл вены», – обожгло меня. И совсем чудовищное: я была уверена, он действовал абсолютно осознанно. Нет, не пытаясь убить себя, но использовал последний страшный путь, чтобы спасти меня. Он знал про туман гораздо больше моего и выбрал единственный способ заставить пойманную закатом в ловушку снавь прорваться через эту мутную стену смерти.

Что за жуткое место! Захотелось выть. Я тихонечко уже поскуливала от дикой несправедливости, достойной покинутого продажного мира, а вовсе не этого, волшебного и светлого, в котором живет Радужный змей. Катан-го с сеструхой здоровее здорового, благостная деревушка трусов мирно спит, а единственный настоящий хороший человек, встреченный мною здесь, коченеет в темной луже собственной крови.

Я упала на колени перед ним, коснулась замершей вены на шее. Жив?! Как раз на грани, уже почти ушел. Эх, длились бы ночи вдвое дольше, – я бы просидела у своего озера вчера достаточно и научилась чему-то стоящему. А так… ну что я могла узнать за один вчерашний короткий сон? Ничего умнее третьей за день смерти давайте вообще уберем предложение не получится. Главное, не успеть испугаться, там и до самокопания с сомнениями недалеко. А времени нет, совсем нет. Я торопливо прижала ладонь к его распоротому запястью и закрыла рану. В глазах потемнело. Пришлось, глупо моргая, ждать, пока в мир вернется хоть толика света.

Вот и ладно.

Ночь за спиной злобно расхохоталась голосом знакомого филина. Рано радуется. Я потащила старика в лачугу, подхватив под руки, отстраненно удивляясь своей способности перемещать тяжелое тело. Уложила в единственной крохотной комнатке у погасшего очага. Дрова, тонкие, узловатые стволики, совсем сухие, были загодя приготовлены в углу. Я сложила домиком несколько и зажгла, уверенно тронув пальцами нижний. Посмотрела недоуменно на руку – надо же, само так получилось. Удачно.

Потом вздохнула порывисто. Стало жутко до оцепенения: тянуть дольше нельзя, или получится, или зря он меня ждал и напрасно собой пожертвовал. Чего стоит ведающая тайное «могучая» снавь, если она не в состоянии помочь даже одному хорошему человеку?

Я легла рядом, сжимая его запястья, и прикрыла глаза. Шеки были мокрые, нос хлюпал, плечи дрожали от усталости. Одно слово, героиня… Дальше надо было, так мне казалось правильным, уйти в состояние, похожее на сон. Получилось сразу, возможно, просто потеряла сознание от усталости.

Помню, что звала его и куда-то спускалась по стертым ступеням, заполированным до ледяной гладкости бесчисленными путниками здесь до меня. Становилось все темнее и холоднее, шаги не порождали ни единого звука. Мои способности ощущать мир слабели, я едва понимала, что такое запахи, потом перестала ощущать ногами пол. Помню его спину, мелькнувшую впереди, на фоне слабого встречного света, который проявлялся по мере спуска. И удивленно взлетевшие кустистые брови, когда он обернулся. А потом мне стало легко и очень спокойно, мир разбился и рухнул невесомыми осколками хрусталя, оставляя растерянное сознание дрейфовать вверх в какой-то окончательной пустоте.

– Ни разу за свою жизнь, а уж я-то пожил и повидал, – ворчливо бормотал глухой голос над ухом, постепенно становясь более внятным, – не встречал такой везучей дуры! Прямо не знаю, какое слово тут ключевое: везучая или дурная… сразу и не скажешь. Ничего не знает – это понятно, ничего не умеет – сразу видно. Но лезет же, лезет как всамделишная… Если б знала и умела, не вывернулась бы, точно. Получается правду говорят: дуракам только и везет. Боги им, болезным, сочувствуют. Выводы напрашиваются… Значит, и мне, старому, умом гордиться не приходится, раз я все еще здесь. Хотя… быть живым дураком лучше, чем мертвым умником, это точно.

Мою голову бережно приподняли, дольше изображать бревно было бессмысленно. Я приоткрыла глаза и попыталась рассмотреть ворчуна. Увидела у самого носа только большую, во весь мир, глиняную плошку, слегка курящуюся травяным паром. Глотать оказалось трудно, но мнением моим никто не поинтересовался. Сначала я ощутила оживающим сознанием теплоту жидкости, потом, увы, и ее вкус. Он оказался невообразимым. Очень давно меня пытались лечить отваром солодки с примесью еще нескольких компонентов. Уникально приторный букет, мерзостный до мычания, и сильно уступающий предложенному теперь. Но это что, настоящее горе – послевкусие. Долгое, стойкое и незабываемое. Тогда удалось отплеваться, сейчас фокус не прошел.

Мерзкое пойло сделало свое дело, все мысли о самочувствии необратимо улетучились. Пару минут спустя я уже сидела, поддерживая себя дрожащими руками, мотая головой и талантливо изображая хомяка по осени: полон рот настоя, щеки до ушей. Ну и не выплюнешь же в доме на пол! Пришлось терпеть и сцеживать в организм по чайной ложке. Фу-у-у! До чего же сладкая жизнь, приторная, на полчаса, не меньше…

В комнатке, которую я вчера не успела рассмотреть, было чисто, светло и неожиданно уютно. Лачуга оказалась вполне добротной избушкой, собранной из неохватных бревен(!), похоже, дубовых, глубоко вросшей в болотистый грунт. Пол наборный, доски ровные, одна к одной, шириной почти по полметра, длиной во всю комнату, чистый и выскобленный до глянца, светло-золотой. Сосна? Ага, дедушка взял и перенес сюда в собранном виде сруб из неведомой лесистой дали. Потому что на болоте такие деревья не растут!